Трезвым умом Михаил понимал, что не все приемы немцев он будет повторять в бою, например, он не будет расстреливать выбросившегося на парашюте пилота. Такой поступок он считал для себя низким и мерзким.
Як командира качнул крыльями и, направляясь к аэродрому, выпустил шасси. Михаил повторил его действия.
Самолеты сели.
Пилот направился к стоянке самолета Забродского. После вывозного или учебного полета положено получить замечания.
— Ты почему не отвернул? — закричал Забродский. — Мы же угробить друг друга могли!
— А вы почему не отвернули?
— Я командир, на меня пилоты смотрят!
— А если бы бой был не учебным?
Забродский остыл. Незнакомый пилот с соседней стоянки показал Михаилу большой палец — правда, так, чтобы командир этого не заметил.
— На виражах слабоват, дал мне в хвост зайти. Шлифуй. А в целом — лучше, чем я ожидал. И вот еще что. В реальном бою издалека не стреляй, подойди поближе — ну хоть на сотню метров. И ручку крепко держи, когда гашетку давишь. На Яке гашетки пулеметов и пушки уж очень жесткие, большого усилия требуют, а жать можно только большим пальцем правой руки. Прицелился, надавил на гашетку, а ручка вперед пошла, и в итоге очередь — ниже цели.
Командир засмеялся, вспомнив боевой эпизод.
— Я так свою первую мишень упустил. Подобрался к «лаптежнику», прицелился, дал очередь, а она ниже прошла. Снова очередь — и снова ниже, а «юнкере» летит, как заколдованный.
— Так и ушел?
— Ушел, подлец. У меня боекомплект уже неполный был после штурмовки. Всего три очереди дал, и патроны кончились, пришлось несолоно хлебавши убираться.
— Обидно.
— Еще как! Ну все, Борисов, кончилась твоя учеба. Я скажу комэску — пусть ставит тебя ведомым к опытному ведущему. Хорошо бы еще немного поднатаскать тебя, да времени нет. Сам сводки слушаешь, положение на фронтах знаешь. Фашисты к Москве рвутся, людей не хватает, техники и горючки — тоже. Удачи тебе, летун!
— Спасибо, товарищ майор!
Михаил прошел на свою стоянку. Техник Тимофей возился с двигателем.
— Ну что ты будешь делать! Опять масло из-под уплотнения втулки винта выбивает.
Он вытер тряпкой запачканные кисти рук.
— Видел я твой бой. Неплохо для первого раза. Командир-то наш — летчик первостатейный. Будут и у тебя еще победы — какие твои годы!
— Ой, Тимофей, мне уже много — целых двадцать четыре.
Механик поперхнулся дымом от самокрутки:
— Ты шо, сказився? Двадцать четыре — много? А мне тридцать пять. Тогда, выходит, я старик совсем?
— Прости, Тимофей, обидеть не хотел.
Вечером в столовой, когда Михаил поднялся из-за стола после ужина, его окликнул комэск:
— Борисов, подойди!
Михаил подошел и вытянулся по стойке «смирно», собираясь доложить по форме. Но комэск только рукой махнул:
— Брось козырять, садись, знакомься. Твой ведущий — Остапенко Илья.
Сидевший рядом с комэском парень привстал, подал руку. На опытного пилота он был непохож: молодой, лет двадцати, старший сержант с конопушками на носу больше походил даже не на тракториста — на пастушка-подростка.
Комэск, видимо, уловил что-то в глазах Михаила.
— Ты не смотри, что он молодой, — вид бывает обманчив. Илья — пилот опытный, два сбитых самолета противника на счету имеет.
М-да, опытный! Михаил сам на счету два сбитых истребителя имел, но опытным себя не считал и о сбитых самолетах комэску не говорил. Правда, в летной книжке запись о них была.
Однако выбора у Михаила не было: в армии приказ положено выполнять, и командиров не выбирают.
— Понял, комэск.
— Ну вот и хорошо. Думаю, вы слетаетесь.
Илья и Михаил вышли из здания столовой.
— Навязываться в друзья я к тебе не собираюсь, — сказал Илья. — Об одном только прошу: в полете ты не должен от меня отрываться. Куда я, туда и ты — как на веревочке привязанный. Твое дело — прикрывать мой хвост. Раций у нас на самолетах нет, потому — повторяй за мной все фигуры. Главный принцип ведомого — делай как я.
— Понял, постараюсь.
На следующий день полетов не было: валил мокрый снег, и видимость была очень плохой. Сквозь пелену падающего снега за десять метров с трудом различалась человеческая фигура. Немцы не летали тоже: как бомбить, если целей не видно?
А ночью ударил мороз, и вчерашняя слякоть превратилась в сплошной каток. Хорошо, что Тимофей вчера, во время снегопада, подсуетился — мотор укрыл чехлом, на кабину и хвостовое оперение накинул брезентовые пологи. Где он их взял — загадка.
И тем не менее механики на всех стоянках крыли погоду на чем свет стоит. Загустевшее от мороза масло в двигателях приходилось отогревать паяльными лампами. Была на аэродроме машина специальная — на базе ЗИС-5, на которой стоял предпусковой подогреватель. Но она была одна, а самолетов много.
Лишь к полудню удалось запустить двигатели и прогреть их до рабочей температуры. Но команды на взлет не было.
Летчики собрались в группы на стоянках.
— Не летают чего-то фрицы.
— Сам посуди. Насколько мы, люди, к морозам привычные, и техника тоже, и то полдня потратили. А для немцев — беда. Не приспособлены они к нашим холодам.
— Так ведь это еще не мороз. Погоди, придет зима — тогда немцам совсем крах будет.
— Так они же — что твои тараканы. Зимой замерзнут, весной отогреются — отойдут.
— А ты их — тапкой, чтобы отогреться не успели. Летчики дружно засмеялись.
До вечера полетов так и не было. Вероятнее всего, тому были две причины: наши бомбардировщики не смогли завестись, и сопровождать истребителям было некого. И вторая: также по причине холодов немцы не смогли взлететь, отражать атаки не пришлось.