Пилот штрафной эскадрильи - Страница 63

Уклониться от воздушного боя даже при таких заведомо невыгодных условиях — это не для Федорова. Совершив горизонтальный маневр, он ухитрился зайти в хвост «худому» и сбить его. Оставшийся в одиночестве ведомый «мессер» стал добычей ведомого командира полка.

Повезло и Михаилу. На боевом развороте ему удалось с близкого расстояния всадить пушечную очередь в кабину «мессера». Задымив, тот перевернулся и стал падать, беспорядочно кувыркаясь.

Потеряв три самолета, немцы решили уклониться от дальнейшего продолжения боя. Они оторвались от наших истребителей на пикировании и ушли. Знали, сволочи, слабые места нашего Яка. Кстати, почти до самого конца войны даже новые наши истребители не могли догнать «мессеров» в пикировании, чем и пользовались вовсю фашистские летчики.

Летчики эскадрильи штрафников вернулись на аэродром победителями. Жаль только, что сбитые ими самолеты не заносились на личный счет пилота, а записывались на счет полка. И сбито было, таким образом, до 1943 года 350 вражеских самолетов. А в 1943 году авиагруппа была преобразована в 273-й истребительный авиаполк под командованием того же Федорова. И к началу преобразования в группе числилось уже 64 пилота-штрафника. Причем все летчики были реабилитированы, награждены орденами и медалями. А сам Федоров впоследствии дорастет до полковника и станет командовать авиадивизией. И Золотую звезду Героя Советского Союза получит, но уже значительно позже — после войны, в 1948 году.

Михаил уже свыкся со временем, в котором оказался, с его порядками — даже со статусом штрафника. Но в свое время тянуло, особенно вечером — даже в груди щемило. Очень хотелось спокойной жизни — без НКВД, без фашистов и «мессеров», без стрельбы. Как было бы здорово сейчас прощаться со своей девушкой, назначая новое свидание, есть мороженое — да просто сидеть в кино. И ведь все это у него было, только не ценил, не понимал, что это и есть счастье — когда здоров ты и твои близкие, когда твоей стране ничто не угрожает, когда жизнь катится по наезженной колее. И в своих снах он чаще видел себя в той, мирной и далекой уже жизни, а проснувшись, долго не мог прийти в себя. Как-то проснулся, сел на нарах, глуповато улыбаясь, весь еще там, в далеком по отношению к ним будущем.

Сосед по нарам, Пашка Сыромятников, сразу определил:

— Сон небось хороший приснился?

— Ага, из прежней жизни.

— Вот-вот, и у меня почему-то сны бывают о довоенной жизни. Как с женой и дочкой в парк ходили, как мороженое ели — в вафельных кружочках, как на каруселях катались и в тире из «воздушки» стреляли. Здорово было! Вернется ли эта жизнь?

— Вернется, — уверенно сказал Михаил. — Вот закончится эта война — и вернется.

Пашка помрачнел:

— Больно уж немец силен. Не думаю, что война быстро кончится. А жизнь после должна наладиться: иначе для чего же столько людей положили?

Пашка наклонился к уху Михаила:

— Слыхал, у штрафников на Ил-2 позавчера летчика-штрафника расстреляли перед строем? Мне мой механик вечером рассказал.

— Нет. Расскажи.

— Хорошо. Только смотри — никому.

— Могила!

— Какие-то клятвы у тебя мрачные! Ладно, слушай. Вылетела эскадрилья на штурмовку. Отбомбились по железнодорожной станции, вторым заходом реактивными снарядами прошлись. А у одного пилота снаряды не пустились. Бомбы сбросил, боезапас из пушек расстрелял, а ракеты остались висеть на внешней подвеске. Так с ними и сел. А они же видны — торчат из-под крыльев. К нему сразу — особист и оружейник. Проверили: бомбы сброшены, снаряды к пушкам израсходованы, а реактивные — вот они. Припаяли «трусость в бою». Свои же — из постоянного состава — и расстреляли перед строем. Штрафники яму с телом засыпали, так их еще и пройти по могиле заставили, а политрук кричал: «Пусть это место чертополохом зарастет!» А на следующий день этот штурмовик другой пилот повел, и у него тоже реактивные снаряды с направляющих не сошли. Оказалось потом — заводской дефект, только человека уже нет.

— Ни хрена себе!

— О чем вы там шепчетесь? — спросил бывший батальонный комиссар.

— О бабах — о чем же еще можно, — слукавил Михаил. Политработникам — даже бывшим — он не верил, а энкавэдэшников побаивался и ненавидел. Цепные псы Сталина — вроде опричников Ивана Грозного. Причем и политработники, и особисты твердо убеждены в своей непогрешимости и праве судить людей.

В летную работу в штрафной эскадрилье Михаил уже втянулся. Федоров был командиром жестким, но справедливым и, если обвинения были несправедливыми, летчиков в обиду не давал.

Михаилу запомнился такой случай. Истребителям был дан приказ — прикрывать от налета вражеских бомбардировщиков наши войска. Облачность была низкой, метров на 200–300, потому наши истребители барражировали над облаками. Если бы бомбардировщики и появились, то бомбили бы с высоты 800-1000 метров.

Командующий Конев, будучи на передовой, истребителей не увидел и счел, что его приказа штрафники не выполнили. Он заявился на аэродром со взводом автоматчиков, чтобы расстрелять пилотов. Федоров вступился, объяснил, почему истребителей не было видно с земли. Конев понял и уехал. Пилоты остались живы. Но будь Федоров потрусливее, побойся перечить высокому начальству — лежать бы эскадрилье в сырой земле. А сколько было на фронте случаев бессмысленной расправы?

Эскадрилья и так несла потери — правда, меньшие, чем можно было ожидать. Командование посылало их на самые сложные, самые рискованные задания. Кроме воздушных боев истребители — из-за нехватки штурмовиков — посылались на штурмовку населенных пунктов, передовых позиций, колонн вражеской техники. Но у штурмовиков двигатель и кабина броней прикрыты, а у истребителей — никакой защиты. Ну нельзя же всерьез воспринимать тонкий фанерный борт Яка как надежную защиту от зениток врага! А немцы прикрывали свои тылы, базы, войска довольно плотным огнем зенитной артиллерии.