Пилот штрафной эскадрильи - Страница 57

На рабочую карточку давали еще 300 граммов жиров, 800 граммов крупы и 400 граммов сахара в месяц. По карточке же давали и керосин для лампы.

С началом войны цены на продукты на рынках выросли в десять и более раз: буханка хлеба стоила 100 рублей, килограмм сала — 200, картошка — 120, кусок мыла — 40, пара ботинок — 60 рублей. И это при средней зарплате рабочего 430 рублей в месяц.

Денежное довольствие пехотинца в армии было 8,5 рубля в месяц, старшины — 150 рублей, командира роты — 750 рублей, батальона — 850 рублей; командиру полка полагалось 1200 рублей в месяц. Правда, приплачивало премию за уничтожение вражеской техники: летчику-истребителю — 1000 рублей, бомбардировщику за боевой вылет — 500 рублей. За уничтожение танка из противотанкового ружья платили 500 рублей, за подрыв его гранатой — 1000 рублей.

Доплачивали за медали и ордена. Так, за медаль «За отвагу» — 10 рублей в месяц, за орден Красной Звезды — 25 рублей, за орден Ленина — 50 рублей ежемесячно. Туго было и с едой, и с одеждой.

С каждым днем, проведенным в госпитале, Михаил чувствовал себя все лучше и лучше. Прибавлялось сил, затягивались раны. Он уже вставал, ходил по коридору. Правда, если находился на ногах долго, раны начинали ныть.

Сосед-танкист оказался весельчаком — он сыпал анекдотами, рассказывал интересные случаи. К тому же был не дурак выпить. Периодически находил где-то самогон, водку или спирт. А выпив, уходил искать женщину. Иногда приходил в палату поздно — уже после отбоя — и с явным удовольствием растягивался на койке.

— Эх, Серега, молод ты еще, красоты жизни не знаешь, — говорил он. — Запретный плод сладок, только вредное и приносит истинное удовольствие. Жизнь — она короткая. Вот выйду из госпиталя — и снова на фронт. А сколько там жить буду? Может, в первом же бою и сгорю, как мои однополчане.

Он полежал, помолчал, а потом вдруг разоткровенничался:

— Я ведь на БТ воевал. До войны этот танк считался лучшим, а началась война — и оказалось, что он устарел давно. Броня тонкая, моторы на бензине и потому горят, как свечки. Нам бы тогда Т-34! Видел я эту машину. Зверь! Все при ней: и скорость что надо, и пушка хорошая, а броня — втрое против БТ. Вот спрошу я тебя: коли мы воевать готовились, бить агрессора на его территории, почему таких танков до войны не наделали, чтобы все танковые полки перевооружить?

— Ты бы потише: ночь, слышно хорошо. Не ровен час — услышит кто, донесет, — попытался остановить его Михаил.

— Все равно дальше фронта не пошлют, — упрямо возразил ему танкист, однако в дальнейшем язык больше не распускал.

Когда передавали сводки Совинформбюро, все ходячие ранбольные собирались у черной тарелки репродуктора и внимательно ловили каждое слово сообщения из Москвы. Но сводки не передавали истинного положения дел. Диктор бодрым голосом вещал: «…В ходе ожесточенных боев наши войска отстояли населенный пункт Н., отбив наступление врага. После боя командир батальона капитан К. насчитал более шестисот убитых гитлеровцев…» А в вечерней сводке: «…Наши войска оставили населенный пункт Н.». Об истинном положении дел приходилось только догадываться.

Раздобыв где-то довольно большую — похоже, школьную — географическую карту, раненые повесили ее в коридоре и флажками отмечали позиции наших войск.

О многочисленных «котлах» и многотысячных потерях официальная пропаганда умалчивала. Между собой бойцы судачили:

— Ничего не говорят о «колечке» подо Ржевом, Вязьмой, о Спасс-Демьянске. Как там наши? Вырвались из кольца или полегли все?

Обмануть фронтовиков трепотней по радио было сложно. Они сами были на передовой и знали положение. Когда поднимались из окопов в атаку — часто полуголодные, с несколькими патронами в обойме винтовки и пустым подсумком, — кричали «Ура!». А политруки кричали «За Родину! За Сталина!». Ну так это им по их должности положено. Простые же солдаты понимали, что они воевали не за усатого тирана, а за землю свою, за семью.

Сталина и других вождей боялись. Страхом перед чудовищными репрессиями было пропитано все общество. Доносы писали многие: жены на мужей, сослуживцы — чтобы занять освободившееся место начальника, а уж в творческих союзах вроде писательского или кинематографического — доносы просто процветали.

Штат НКВД и милиции был раздут, и ведь они не сидели без работы — лагерями была усеяна вся страна. Существовала и другая, неафишируемая цель создания многочисленных лагерей: для строительства дорог, корпусов заводов, плотин и электростанций стране была нужна дармовая рабочая сила. И расстрельные конвейеры работали без остановки, лишь немного притормозив свою прыть во время войны.

На начальном этапе войны Гитлер переиграл Сталина, а многомиллионные жертвы понес народ.

Михаил пролежал в госпитале до середины апреля — весна уже вошла в свои права: стаял снег, подсохла грязь. Солнце пригревало вовсю, и из душных, пропитавшихся запахом крови и лекарств госпитальных палат людей тянуло на свежий весенний воздух.

И вот настал день, когда после очередного осмотра хирург Михаил Иванович сказал:

— Ну что, летун, зажили твои раны. Готовься к выписке. Или еще подержать тебя с недельку?

— Спасибо, доктор, за лечение. Но вы уж извините, задерживаться не хочу — надоело уже здесь лежать.

Михаил Иванович открыл ящик стола, вытащил пузырек со спиртом и разлил его по стаканам — граммов по пятьдесят на каждого.

— Ну давай, летун, — за тебя! За то, чтобы ты не попадал больше к нам, чтобы пули стороной тебя обходили!

При выписке Михаилу выдали офицерскую, бывшую в употреблении, застиранную почти до потери цвета форму, ремень, сапоги и пилотку.