Пилот штрафной эскадрильи - Страница 30

Михаил обшарил карманы одного убитого, другого — и нашел наконец бензиновую зажигалку. Подняв обе каски за ремешки, он поднес их к танку, поставил на броню моторного отсека и забрался на танк сам. Совершенно не заботясь о том, что сидящие в башне танкисты по национальности — немцы и, следовательно, по-русски не понимают ни слова, Михаил закричал:

— Эй, фрицы, в последний раз предлагаю — сдавайтесь!

В ответ — лишь знакомая уже ругань.

— Ну и… — Михаил выругался.

Через жалюзи сверху моторного отсека он вылил бензин внутрь, на несколько мгновений ощутив его острый характерный запах. Чиркнул зажигалкой и поднес ее к жалюзи, желая сбросить вниз, однако не успел. Пары бензина вспыхнули, опалив Михаилу брови и ресницы. Он отшатнулся и кубарем скатился с брони на землю. Вскочив, отбежал за бронетранспортер и направил на башню автомат.

Пламя уже вовсю разгоралось на корме танка. «Вот ведь штука какая, — удивился Михаил, — все железное, вроде и гореть нечему, а пылает, как свечка».

В танке наконец осознали весь ужас своего положения. Остаться внутри — сгореть, выбраться наружу — быть убитым или попасть в плен. И все-таки танкисты выбор свой сделали — они побоялись сгореть живьем.

Откинулся люк башни, и из него показался танкист в черной униформе. Он поднял руки. За ним из башни стал выбираться второй танкист. Оба спрыгнули на землю и побежали прочь от танка — в поле. Лежащий на холме пулеметчик дал короткую очередь, и танкисты, как подкошенные, рухнули на бегу. «Да ведь они от танка убегали, он рванет сейчас!» — сообразил Михаил и точно так же кинулся бежать прочь.

Через несколько секунд раздался взрыв.

Михаил остановился, обернулся. Башню отбросило взрывом на два десятка метров. Пламя внутри танка гудело, напоминая звук паяльной лампы, столб его поднимался вверх на десяток метров. Разлетающиеся во все стороны искры попали на стоящий рядом бронетранспортер на разлитый под ним бензин, — и бронетранспортер тоже вспыхнул.

Теперь ему здесь делать нечего. Михаил вышел на поле, махнул рукой. От холма отделилась фигура пулеметчика. Надо бы посоветоваться, что делать дальше, — только как? Пулеметчик от контузии оглох.

Когда пулеметчик подошел, он показал рукой на танк и поднял вверх большой палец — одобрял, стало быть. В свою очередь Михаил указал на перекресток. Они направились туда.

Пулеметчик осмотрел развороченную взрывом землю, вздохнул. Потом подошел к противотанковому ружью, поднял его. Михаил подбежал, взялся за ствол. Тяжеленная штука. Они понесли ПТР на холм.

Вот все само и решилось. Нового приказа — оставить позицию — не поступало, стало быть, надо выполнять прежний и стоять здесь, стоять насмерть! Ради этого погибли политрук и два десятка собранных им бойцов. Отдали они жизни не зря. Фашистов вот — человек шестьдесят лежат, два бронетранспортера уничтожены и танк. И не прошли гитлеровцы по затерянной дороге. В сравнении с защитниками — силища была, танк, а не прошли.

Двое их осталось, но оставшиеся будут исполнять воинский долг до конца.

Михаил подивился. Как он мог думать о том, чтобы советоваться с пулеметчиком, когда простой солдат и сам понимал свой воинский долг согласно данной присяге?! Ему стало стыдно. Хорошо, что пулеметчик не мог прочесть его мыслей.

Они поставили противотанковое ружье на холмике у воронки и вновь направились к перекрестку. Михаил собрал патроны к ПТР, больше похожие на небольшие снаряды. Пулеметчик собирал винтовочные патроны — они подходили и к пулемету.

Вернувшись на холм, пулеметчик принялся набивать патронами пустую пулеметную ленту, а Михаил разложил патроны к ПТР у ружья. Он правильно понял, что стрелять из ПТР придется ему — пулеметчик будет у «максима». Это подразумевалось само собой.

Начало смеркаться. Похоже, атаки немцев сегодня не будет: не любят они воевать по темноте.

Пулеметчик тронул Михаила за рукав, потом ткнул пальцем себя в грудь и показал на поле. Михаил кивнул, и пулеметчик пошел.

В сумерках не было видно, что он там делает.

Пулеметчик вернулся, прижимая к груди трофеи — немецкие галеты в бумажной обертке и консервы. Они вскрыли немецким же штыком консервные банки. Штык был плоский, как нож. Наш, от трехлинейки, не подходил для этих целей, потому как был четырехгранный. Им только колоть хорошо, а резать невозможно.

Пользуясь штыком, как ложкой, они закусили бельгийской тушенкой, заедая ее галетами. Напиться бы, но воды не было. Однако пулеметчик вытащил из кармана фляжку и протянул ее Михаилу. Тот припал к горлышку и поперхнулся. Думал — вода, но во фляжке оказался шнапс, дерьмовая немецкая водка, слабая и отдающая самогоном. Однако несколько глотков он все же сделал. По телу разлилось тепло.

Пулеметчик тоже глотнул, причем изрядно, почти опустошив фляжку. Ну да, Михаилу тепло в комбинезоне, а солдат небось замерз, лежа в легкой шинелишке на голой земле.

Поев, они улеглись в воронке от авиабомбы. Там хоть снега не было, и в углубление не так задувал ветер. Прижавшись друг к другу спинами и угревшись, они уснули.

Спали крепко, как будто не было ни немцев, ни войны. Чего выставлять караул, когда их всего двое и ночью немцы не воюют. Если только разведгруппы — так это на передовой.

Первым проснулся пулеметчик, потому что замерз. Едва начинало светать, мела поземка из мелкого снега. Его почти и видно-то не было, но на лице он таял.

— Какое сегодня число? — прокричал пулеметчик.

Михаил пожал плечами, но потом начал считать. Выходило — седьмое ноября, праздник. Он показал растопыренные пальцы: семь. Пулеметчик ухмыльнулся и протянул Михаилу фляжку — там еще что-то болталось. Михаил сделал пару глотков и вернул фляжку солдату. Тот вылил в рот оставшийся шнапс и вытер губы рукавом шинели.